Однажды весенним спокойным днем пассажирский поезд с грохотом и лязгом несся по пригороду Токио. Наш вагон был относительно пуст в нем ехали несколько домохозяек со" своими чадами и пожилые люди, отправившиеся за покупками. Я равнодушно смотрел из окна на пробегающие мимо убогие домики и запыленные живые изгороди. На очередной станции двери вагона открылись, и неожиданно дневное спокойствие было нарушено мужчиной, который яростно выкрикивал нечленораздельные ругательства. Он прямо-таки ввалился в наш вагон. Это был крупный пьяный и грязный мужчина, одетый в рабочий комбинезон. Выкрикнув что-то, он бросился на женщину с ребенком на руках. От удара она оказалась на коленях у пожилой пары, ребенок чудом не пострадал. Супружеская пара в испуге поспешила в другой конец вагона. Работяга нацелился пнуть женщину в спину, но промахнулся, и она сумела уклониться от удара. Это так рассердило пьяного, что он схватился за металлическую стойку в центре вагона и попытался вырвать ее из опоры. Я заметил, что одна его рука была поранена и кровоточила. Поезд тронулся, находившиеся в вагоне пассажиры замерли от страха. Я встал. 

Тогда, двадцать лет назад, я был молод и находился в хорошей форме. Последние три года я регулярно по восемь часов в день занимался айкидо японской спортивной борьбой. Мне нравились броски и захваты. Я считал себя крутым. Беда состояла в том, что моя выучка не была проверена в настоящем бою. Нам, занимающимся айкидо, не разрешали бороться. Айкидо, не раз повторял мой учитель, искусство примирения. Тот, кто надумал бороться, нарушает свои связи со Вселенной. Если вы попытаетесь доминировать над людьми, вы уже потерпели поражение. Мы учимся, как разрешить конфликт, а не как начать его. Я прислушивался к его словам. Я очень сильно старался. Я даже зашел так далеко, что переходил на другую сторону улицы, чтобы избежать столкновения с панками, которые крутятся вокруг железнодорожных станций. Моя снисходительность приводила меня в восторг. Я чувствовал себя одновременно сильным и святым. Однако мне хотелось столкнуться с абсолютно законной возможностью, при которой я мог спасти невинных и наказать виновного. Вот оно! сказал я себе, поднимаясь. Люди в опасности. Если я быстро не предприму что-нибудь, кто-то может пострадать. 

Видя, что я встал на ноги, пьяный понял, что ему есть на кого направить свой гнев. Ага! заорал он. Иностранец! Тебе нужно поучиться японским манерам! Я взялся за ременную петлю над головой и бросил на пьяного презрительный взгляд. Я намеревался разделаться с ним, но он должен был сделать первый шаг. Я хотел рассердить его еще больше, для чего послал ему оскорбительный поцелуй. Отлично! завопил он. Сейчас я проучу тебя! Он приготовился наброситься на меня. За какую-то долю секунды до того, как он двинулся с места, кто-то крикнул: "Эй!". Это был оглушительный крик. Я помню, как странно радостно и воодушевленно он прозвучал словно кто-то встретил человека, которого долго и безнадежно искал: Эй! Я покачнулся влево, пьяный отклонился вправо. И мы оба уставились на маленького пожилого японца. Ему явно давно перевалило за семьдесят; этот небольшого роста джентльмен сидел в своем безукоризненно чистом кимоно. Он не обратил никакого внимания на меня, но его лицо лучилось навстречу работяге, словно у него был какой-то очень важный секрет, которым он собирался с ним поделиться.

 Иди-ка сюда, обратился старик на своем родном языке к пьяному и помахал ему рукой. Иди сюда и поговори со мной. Забияка последовал на зов, словно его вели на веревке. Он встал перед старым человеком, воинственно расставив ноги, его крик заглушал стук колес. С какой это стати я стану с тобой разговаривать? Теперь пьяный стоял ко мне спиной. Если его локоть двинется хотя бы на миллиметр, я преподам ему урок. Старик продолжал лучезарно улыбаться. Что ты пил? спросил он, и его глаза засветились любопытством. Я пил саке, прорычал тот в ответ. И это тебя не касается! О, это прекрасно, ответил старик, просто прекрасно! Видишь ли, я тоже люблю саке. Каждый вечер мы с женой (ей семьдесят шесть) разогреваем маленькую бутылочку саке, берем ее в сад и садимся на деревянную скамейку. Мы наблюдаем за закатом и смотрим, как поживает наша хурма. Это дерево посадил еще мой прадедушка, и мы беспокоимся, оправится ли оно от прошлогодних морозов. Однако наше дерево перенесло все даже лучше, чем я ожидал, принимая во внимание скудную почву. Очень приятно наблюдать за ним, когда у нас с собой саке, и мы с удовольствием проводим вечера на улице, даже если идет дождь! Он взглянул на работягу, в глазах его горел озорной огонек. Когда пьяный вслушивался в слова старика, его лицо начало постепенно смягчаться, а кулаки медленно разжались. Да, сказал он. Я тоже люблю хурму... Его голос стих. Понимаю, сказал старик, и я уверен, что у тебя прекрасная жена. Нет, ответил трудяга. Моя жена умерла. Тихо покачиваясь вместе с поездом, огромный детина начал рыдать. У меня нет жены, у меня нет дома, у меня нет работы. Мне так стыдно за себя. По его щекам катились слезы, спазм отчаяния пробежал по телу. 

Я стоял со своей молодой выскобленной невинностью, со своей надуманной правотой и чувствовал себя грязнее, чем он. Затем поезд дошел до моей остановки. Пока двери открывались, я слышал, как старик сочувственно причитал. Да, говорил он, ты действительно оказался в тяжелом положении. Присядь сюда и расскажи мне все. Я повернулся, чтобы бросить последний взгляд на своих попутчиков. Рабочий уселся на сиденье и положил голову на колени старика. Старик нежно гладил его грязные спутанные волосы. Когда поезд отошел, я присел на скамейку на станции." То, чего я хотел достичь кулаками, было совершено добрыми словами. Я воочию увидел айкидо в действии, и сущностью его была любовь. Мне следует подходить к этому искусству борьбы с совершенно иных позиций. Пройдет немало времени, прежде чем я смогу разрешать конфликты с помощью слов. 

/Терри Добсон /